Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

— Протектор расстроен… а Ее Величество ищет союзников?

— И, по слухам, готова искать их где угодно.

Что ж, если королева решит всерьез рассориться с единокровным братом, хотелось бы дожить до конца этого представления. Хотя бы увидеть финал, поскольку поучаствовать в нем едва ли удастся. Шансы, может быть, и есть… может быть.

Узник королевской милости Джордж Гордон почти за два года заключения накрепко выучил главный урок: он неспособен предсказывать ход мыслей и движения души королевы.

Если бы, если бы только понять это раньше.

Если бы понял хотя бы он сам.

Если бы сумел объяснить остальным.

Жизнь была сплошными «если бы»; ограничивалась покоями — спальней и кабинетом, и была туго набита этими «если бы». За месяцы заключения в Дун Баре он, кажется, перебрал мелкую крупу, нашел все развилки и неверные повороты.

Если бы тогда он не решил, что время еще есть…

— Время еще есть. — говорит Джордж Гордон, глядя в глаза ярко-синему оленю на шпалере.

Олень умирает, из перерезанного горла течет коричневая кровь. Шпалерам неизвестно сколько лет, а у Макинтошей с ними неправильно обращались. Повесили на солнечной стороне зала. Так что теперь уже и не понять, какие краски умудрились выцвести в это похмельное буйство. Впрочем, если верить рассказам деда, тогдашний Макинтош клялся и божился, что они были такими всегда. Дед, естественно, не поверил. Джордж Гордон, шериф Инвернесса, смотрит в глаза оленя, чтобы не смотреть в глаза отцу. Отца это раздражает. Впрочем, отказ смотреть прямо его раздражает тоже.

— Время еще есть. Ее Величество отправилась с объездом на север с обычной свитой, взяв с собой не больше войска, чем необходимо для охраны в наших местах. Ее Величество все еще хочет мира.

Она скоро передумает, не говорит вслух Джордж. Ее скоро заставят передумать: враждебные кланы слишком напоказ бряцают оружием, собирают отряды, стекаются, как ручейки, и каждый такой ручеек требует внимания, ответных движений. Все, что можно сделать тайно, делается тайно — но здесь все слишком хорошо знают дороги, тропы и силы друг друга. Королеве скажут, что бывший канцлер хочет войны. Донесут. Докажут. Она закроет глаза на причины… да попросту не увидит их.

Поэтому она должна увидеть войну. Как можно скорее. Тень войны. Кончик косы, носок туфли, шлейф платья. Увидеть и испугаться.

Очень простой, очень действенный расчет. Пренебречь предосторожностями нельзя, и рисковать нельзя, что ж — остается, пока есть еще время, собрать армию, которая убедит не королеву, а ее советчиков. Не вывести в поле, а позволить доносчикам и лазутчикам подметить, подсчитать, сообщить.

— И хочет, и получит, — рубит воздух отец. — Она приехала, а мы примем ее как подобает.

— Как подобает, — кивает почтительный сын. — Ее Величество может многого от нас потребовать. В особенности, от моего брата и будущего господина. К сожалению, он очень невовремя ринулся защищать от Огилви честь своей бывшей супруги и еще менее вовремя выказал свои чувства к… другой женщине. В Дун Эйдине поговаривают, что вы не торопитесь отдать Ее Величеству разрешение на брак, благосклонно переданное в ваши руки Его Святейшеством, потому что надеетесь выдать королеву за своего наследника. И при необходимости готовы сделать это силой.

Этот слух родился не без Мерея. Хотелось бы только знать, сколько в нем гран истины. Ни одного?

Четвертый граф Хантли выпрямляется во весь свой великанский рост, смотрит на негодного сына… Это не страшно, страшно было раньше, когда он еще боялся потерять уважение отца. Очень, очень давно.

Но даже захлебываясь черным гневом граф Хантли не скажет «мне нет дела до того, о чем болтают в Дун Эйдине», потому что ему есть дело — от этих слухов, от этих подлых слухов зависит благополучие его дома. Отец не скажет. Он не любит лгать.

— Когда я попросил Хейлза взять вас с собой на границу, я надеялся, что вы оба окажетесь умнее и что сами вы, Джордж, сохранили в себе хоть каплю достоинства, присущего нашему роду. — Вот это правда. Надеялся, что я найду способ и повод умереть, а умный Джеймс не станет мне мешать. — Но вы не отвечаете за мои ложные надежды. Я приму ваш совет, как принимаю советы всякого, кто, в меру разумения, желает нам блага, с благодарностью.

Джордж кланяется. Молча. Потом он думал, что стоило все-таки пренебречь сыновней почтительностью и сказать «Простите, не подвернулось удобного случая, но если уж Господь продолжает вас наказывать неподходящим сыном, то не соизволите ли дослушать?». Потом думал, что не было бы никакого толку. Отец не любил иронии, отец не любил упрямства… упрямства Джорджа, отец… может быть, и вовсе не любил Джорджа — а тот, наверное, и не старался заслужить отцовскую любовь, как подобает. Но он никогда не завидовал братьям, особенно Джону, которому все, чего сам он не мог заслужить, доставалось даром, просто так.

— Вы догоните свою супругу и, сопровождая ее подобающим образом, — ну да, очередной промах, конечно, — доставите герцогу, вашему тестю, мое письмо, — цедит слова отец. — До тех пор оставьте меня.

Отец, конечно, решит, что над ним издеваются. Что отчасти правда. Но обязанности есть обязанности. Шериф не навещал свой город уже несколько лет — и вряд ли скоро увидит его снова. Слово «долг» отец понимает тоже.

Джордж ехал на восток и слышал запах северного моря, и невидимый медленный Несс тек сквозь него в залив. Еще день, и начнется дорога, которую он строил, каменные мосты, которые он наводил, а потом впереди встанет город и серо-коричневая крепость над водой.

Дорога будет хороша там, завтра. Сегодня она еще ничья, живет сама по себе — должна быть предметом общей заботы, но там, где нет общего, нет и заботы. Может быть, так было всегда, но ему казалось, что раньше, лет пятнадцать, двадцать назад, в детстве, порядок вещей был несколько иным. Да, четыре каледонских бедствия — зима, весна, лето и осень, — разбивали мир на замкнутые мирки замков и деревень, крепостей и поселений. Снег или вода, засуха или работа. Непроницаемые надежные границы, страж которых — круговорот времени,